Месть валькирий - Страница 62

– Ты хорошо рисуешь, – сказал Меф, заметив, что Евгеше мало молчания и нужны слова.

Мошкин смутился.

– Хорошо рисую? Что ты! Я рисую посредственно. Зато хорошо представляю. С водой совсем просто – нужно ярко представить и... сразу заморозить.

– Свежемороженые фантазии. В этом что-то есть, – оценил Меф.

– О! Ты рассуждаешь почти как Даф! – удивился Евгеша. – Только она сказала: Замороженные мечты! Какой кошмар!

Буслаев удивленно покосился на него.

– Даф тоже видела твои картины?

– Ну да. Вечером, случайно. В общем, наверное, неслучайно, потому что я ведь сам ей их показал засомневался Мошкин.

Мефодий решил, что этот риторический вопрос лучше оставить без ответа. Евгеша посмотрел на потолок, зажмурился на миг – и к длинной веренице королей добавился еще один.

– Я так счастлив! Так счастлив! – произнес Мошкин с тоской.

Буслаев заинтересованно посмотрел на него.

– Слушай! А ты всегда такой был? – спросил он.

– Какой такой?

– Ну такой... Ну ты понимаешь, о чем я... – затруднился с точной характеристикой Меф.

Евгеша задумался.

– Не знаю. Надо подумать. Лучше я расскажу случай, который меня перевернул. Когда мне было лет двенадцать, я пошел на день рождения к одному однокласснику. Не знаю, зачем он меня пригласил? Думаю, потому, что там были вообще все. Вначале все ели, а потом стол вдруг отодвинули, включили музыку и все стали танцевать как безумные.

– А ты, конечно, не танцевал? – предположил Меф.

– Нет, почему? Я тоже танцевал! Я так ерзал ногами по паркету, что протер себе новые шерстяные носки! Но внутренне мне было тоскливо. Я никак не мог быть с ними душой и веселился только от стадного чувства. Я ведь трус, да? – спросил Евгеша уныло.

– Да все с тобой нормально! Просто ты... ну... уникум, что ли? – успокоил его Меф.

Слово выскочило случайно, однако Мошкин немедленно за него ухватился.

– Да, пожалуй, так Необычный! Как же я ненавидел эту свою необычность! Я был не такой, как все. Меня отталкивали. И одновременно я ощущал себя гораздо выше всех, с кем общался. Я был император, король, герцог, на худой конец, но они не знали об этом и не понимали меня. Мои мысли их совершенно не интересовали. Они только дрались, вопили, ржали как безумные и кидались цветочными горшками. Они все говорили об одном и том же, и даже самые оригинальные из них черпали свою оригинальность у кого-то другого, – сказал Евгеша с болью.

Меф хмыкнул.

– Чем кидались? Горшками? Это еще терпимо. У нас один кадр в окно стулом запустил! Знаешь, железные такие! Там внизу народ идет, а тут – фигак! Стул летит.

– Не убил никого?

– Да не, не убил... Но парень тот еще был даун... Слов просто вплотную не понимал, – сказал Меф и нежно посмотрел на свой кулак.

Мошкин встал, подошел к Буслаеву совсем близко и, близоруко разглядывая в сумраке его лицо, тихо спросил:

– Слушай... а ведь ты тоже... ну... не совсем обычный... Тебя не доставали, нет?

Меф пожал плечами.

– Я как-то особенно не задумывался. Если меня кто-то конкретно доставал – я бил ему в глаз. Ну или куда кулак прилетит. Двух-трех раз вполне хватило, чтобы отвоевать себе нишу спокойного существования. Мошкин завистливо вздохнул. В нем бурлили скверные воспоминания.

– Это только дауны-сказочники думают, что детство – идеальное время. Сюсю-муму в сиропе! Не рви листочек! Листочек – это пальчик дерева! – передразнил он.

– Ты не рвешь листочек и всех жалеешь? а какой-нибудь Вася в песочнице вставляет тебе лопату в нос, на голову надевает ведро и участливо спрашивает: «Бо-ольно?» Но это еще шут с ним! Вася намочит штаны, заревет, и его за ухо утащат домой. А вот из школы уже никуда не денешься. Тут ты в ловушке. Никогда в жизни человека не травят сильнее, чем в каком-нибудь седьмом-восьмом-девятом классе. И кто? Не какие-нибудь уроды, которые кошек вешают, а вполне нормальные вроде бы люди, которые потом за всю свою жизнь об этом даже и не вспомнят...

И вновь Мошкин мучительно всмотрелся в лицо Мефодия.

– Ты-то меня хоть понимаешь? – спросил он обречено.

– Ну да, – ответил Меф неохотно. – Детство – оно такое... Полосатое... С утра муравьев пережег лупой, полвзвода, а в полдень старушенции помог в лифт впихнуться или другое что хорошее сделал. Потом снова плохое и снова хорошее. А так ничего, нормально, жить можно... Тебя травили, вот ты и не замечал хороших минут.

Евгеша вновь уставился на своих королей. Он явно надеялся услышать нечто иное. «Не, ну дела, – подумал Меф. – Я его не устраиваю, Чимоданов не устраивает, никто не устраивает. Он, значит, особенный, а мы – нет. Что ж я ему, друзей из грязи налеплю?»

– Ты не знаешь, Дафна у себя? – спросил он.

Мошкин сделал головой движение, свойственное ослику Иа в худшие моменты его жизни.

– Кажется, Даф ушла. Хотя я не уверен.

Мефодия это не удивило.

– Жалко. Арей меня не искал?

– Даже не вспоминал. Бродил где-то, как и ты. Зато Улита сказала, что убьет тебя, когда ты ей попадешься. Или, может, не убьет, а голову оторвет? Не помню деталей! – засомневался Евгеша.

Мефодий ощутил, что начинает уставать. Мошкин его порядочно грузил.

– Слушай, у меня к тебе просьба... Подержи киску! – сказал Буслаев и притворился, что хочет бросить Депресняка Мошкину на колени.

В следующий миг Евгеша с воплем сорвался с кресла и, заорав: Ты что, больной? – скрылся у себя в комнате.

– Можно подумать, я в него динамитной шашкой хотел бросить! А ведь это был всего лишь пушистый котик... Ну, или в душе пушистый, – сказал и тотчас поправился Меф.

Проходя он взял со стола в гостиной три заблудившиеся чашки (посуды в резиденции мрака вечно не хватало, и царствовал принцип: «хватай и бери!» и понес их к себе в комнату, размышляя, кого из них отравили. Правда, мысль о чашках была мимолетной. Куда больше его занимали две другие вещи: как ему отыскать валькирию и куда подевалась Даф.